25-летний Павел Ходорковский, сын от первого брака самого знаменитого заключенного в России, живет в Штатах, работает директором интернет-проектов и воспитывает годовалую дочь. БГ встретился с ним в нью-йоркском районе Челси.
- Вы не были золотой молодежью?
— Пока я не уехал учиться в Швейцарию, вопрос папы вообще не поднимался. Никакой охраны у меня не было. Я вырос в районе метро «Рижская», это даже не совсем центр. Из 9 лет, которые я провел в школе 1531 — с лингвистическим уклоном, но, поверьте, самой простой — пожалуй, единственный раз, когда мои сверстники оценили то, что мой папа работает в банке, когда на Новый год он привез в школу — это было для меня полной неожиданностью — две коробки киндер-сюрпризов. В швейцарской школе, где я учился с 14 лет, были школьники, которым за то, что они переходили в следующий класс, родители могли спокойно подарить Mercedes SL. У меня в отличие от них была фиксированная сумма карманных расходов, которые выдавала школа на вы ходные, — в районе $70. Мне хватало на кино, мороженое, кафе и прочее. Часть денег просто откладывал, а когда приезжал в Москву, то по купал себе что-то из электроники.
— А когда отец возглавил русский список журнала Forbes, вы тоже не ощущали себя сыном миллиардера?
— Видимо, надо проиллюстрировать примером. Помните, в начале 2000-х был такой плоский, с тонкой откидной крышкой, мобиль ный телефон Ericsson? В нашей школе он был у каждого пятого, а у меня первый год вообще не было мобильника, потому что родители считали, что он мне не нужен. Они оплачивали телефонную карточку. И мне, конечно, было очень обидно, я очень хотел этот телефон. И я правда не понимал, почему, если я учусь с такими «богатенькими» детьми, у меня нет такого телефона. Первый мобильник мне подарила мама в 2000 году. Это была Nokia 3110. Спустя год отец на Новый год подарил мне мобильный телефон, о котором я мечтал, — и это был самый дорогой его подарок. Машин, особняков и яхт мне отец не дарил. И честно скажу, тогда мне было обидно и непонятно. Особенно когда мои одноклассники возвращались с каникул с толстой пачкой долларов.
— А что за история, как вы не поступили в Гарвард? Там действительно попросили взнос миллион долларов, и для сына российского миллиардера это стало проблемой?
— Да, это правда. Просто я не представлял себе, как я могу прийти к отцу и сказать: «Папа, мне нужен миллион на Гарвард». На тот момент мне давали только карманные деньги, о которых я говорил выше. Когда пришла пора поступать в университет, отец дал мне телефон какого-то человека, который занимался подготовкой и устройством иностранцев в университеты, я позвонил, он мне сказал про миллион, и я понял, что в Гарварде учиться не буду.
— Но до получения военного билета осталось два года, раз вам сейчас 25 лет.
— Ну это вопрос принципиальный, хотя, конечно, кому хочется в армии служить. Плюс отец спустя три дня после ареста передал мне прямое указание не возвращаться. А после того как на границе задержали жену бывшего юридического советника ЮКОСа по обвинению в перевозке наркотиков, появился другой повод для беспокойства. Я не хочу быть орудием давления на моего отца. Сейчас какая история: есть приговор, но нет признания вины. Для Путина окончательной победой будет именно признание вины. «Михаил Борисович, у вас тут сын в Чечне служит, а там стреляют. Давайте вы подпишите признание» или «Михаил Борисович, мы задержали Пашу с килограммом кокаина на границе. Давайте вы подпишете признание, или он будет рядом с вами сидеть, в соседней камере». Пока отец в тюрьме, я не вернусь. Слишком опасно. Я считаю, что моя сводная сестра Настя допустила большую ошибку, вернувшись в Москву после обучения в швейцарской школе. Ей уже 19 — мало ли что может случиться. Близнецам пока 12 — еще спокойно, потому что преследование детей в России никак не поймут, но чем ближе к 18 — тем больше рисков.
Я хочу вернуться в Россию, но только при смене власти. Не могу представить, как бы я сейчас там жил, даже если абстрагироваться от того, что у меня отец в тюрьме.
